Петербург за более чем трехсотлетнюю историю своего существования приобрел исключительную художественную летопись, сравнимую с «биографиями» лучших европейских городов: Парижа, Рима, Венеции…

Ни один из русских городов не имел столь символического значения для истории отечества как Петербург, отразивший то колоссальное столкновение ментальностей: русской и европейской, и тот новый путь, каким суждено было пойти России.  Созданный на финских топях, вопреки природе, замысел Петра I и его воплощение прекрасно выразил А. Пушкин: «Отсель грозить мы будем шведу Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно» и «В гранит оделася Нева; И перед младшею столицей Померкла старая Москва». Город, само существование которого было вызвано необходимостью государственного самоутверждения, стал столицей Империи в 1712г. Впервые появившийся на гравюре голландца П. Пикарта, спустя год своего существования, - в 1704 г., Петербург еще не отражал ни грозного величия, ни демонстрацию военной мощи. Необходимая для создания внушительно-угрожающего облика панорамность (с его многочисленными дальними планами, с изображением пышно живущих стихий: в которых на суше стоят дворцы, на воде - флот, а небо обязательно покрыто торжественно плывущими облаками) возникнет в гравюрах русского мастера А.Зубова – ученика А. Шхонебека, уже в 1720-е гг., спустя два десятилетия. А пока по-барочному декоративные образы Петербурга возникают под гравюрными резцами заезжих мастеров как нечто настолько условное, что вполне вероятным кажется ответ голландца А.Шхонебека: «Мне все что аз вижу или в мысль беру без обрасца назнаменовать и на меди резать возможно». Каналы, перспективная регулярность, низковысотные здания, но также и гавани, морские порты – все, по требованию самого Петра I, бралось за тот самый образец, который требовал заезжий гравер. Вообще, на протяжении XVIII столетия город-крепость Санкт-Питер Бурх предстанет в нескольких ипостасях: как отдаленная пристань с немногочисленными постройками, едва напоминающими город, как город морской славы и цветущего благоденствия и как город, удобный для повседневной жизни его обывателей. Его облик менялся соответственно от схематичной «ландкарты» до классической схемы, позволяющей охватить сценическую красоту пространства, когда можно видеть и кулисы, и несколько уходящих планов. Таким город выглядит в гравюрах рубежа XVIII-XIX вв.: француза архитектора Тома-де-Томона, автора многих классицистических построек Петербурга, Царского села, Павловска великого итальянца Дж. Кваренги, и заслужившего внимание Марии Федоровны (жены Павла I) своим изданием «Полного собрания видов различных садов и видов дворцов и усадеб России» (Париж, 1811) французского гравера М.-Ф. Демам-Демартре. В 1810-е годы Петербург, утвердившийся на политической арене, уже не нуждается в пропаганде своей мощи и военного величия. И взгляд иностранных мастеров становится раскрепощен, свободен от государственного заказа: заезжие мастера способны видеть как парадные стороны, так и их закулисье. Словно воплощая в жизнь реплики французского посла 1785 г. Л.-Ф. Сегюра, что «Петербург представляет уму двойное зрелище: здесь в одно время встречаешь просвещение и варварство, следы X и XVIII веков, Азию и Европу», граверы: датчанин Б. Патерсен и поляк А.Орловский видят на фоне дворцов и площадей сцены самые незамысловатые: ямщиков, погоняющих повозки, калачников, разносящих в полочках на ремнях свои булки, прогуливающиеся по набережным величавые дамы с кавалерами. Все это вносит ощущение камерности в облик столицы, успевшей приобрести некую каноничность в одинаковых изобразительных трактовках гранитных набережных, неприступной Петропавловской крепости и прочих символов Петербурга. Те из иностранцев, которые оказались в Петербурге благодаря своим отцам, какими были художники-графики немцы А. Беггров и Ф. Баганц, создали летопись имперской столицы, схожую с понятием хроники или репортажа.  Рисунки последнего передают столичный шум, с его повседневной суетой, как бы в двусторонней проекции: художник осознает, что величье державной столицы невозможно без виденья самого прозаичного: прачек, извозчиков, простого люда, правда, все это предстает на фоне высящихся, но, кажется, совсем безучастных к нуждам простых людей, прекрасных классицистических строений. А рисунки отца первого из них ( К. Беггров) служат нам своего рода энциклопедией петербургской жизни 1820-30х гг. - пушкинской поры. Все нарастающая фотографичность в гравюрах француза А. Дюрана, побывавшего в России по приглашению А. Демидова – горнозаводчика и ученого, в многочисленных видах Петербурга, помещенных в книге «Живописное и археологическое путешествие в Россию в 1837 г.» (Париж, 1839), символизировала новую эру в восприятии Петербурга, отныне приобретающего своих хроникеров и репортеров, порою лишь объективно фиксирующих виды. Будь то движение на главной улице - Невском проспекте - мирно идущей публики на рисунке Дюрана или марш полка, чеканящего ритмы по Конногвардейскому бульвару на рисунке немца Иоганна Вайса, либо как будто наверстывающие жанровые возможности классической гравюры рисунки Премацци и Шарлеманя – все эти отражения Петербурга показывают нам, жителям XXI века величавую статику давно знакомых мест, как будто сменивших лишь их обитателей. Они же намекают нам на времена ушедшие, когда Петербург был городом с парой оборонительных строений (как на гравюрах Пиккарта, Шконебека, Элигера), или городом со многими его «лоскутами» леса и пастбищ (как можно заметить на гравюре уже упоминаемого выше  К. Беггрова, Триуфальная арка победе в Отечественной войне 1812 г.» стоит, окруженная парковыми деревьями, тогда как сегодня – это динамично-развитый район возле станции метро «Московские ворота»), или городом, чье дворцовое ожерелье «не умножалось» высотками новых зданий - как будто его охраняла сама природа.